Я сильно заболел тобой. Лекарств нет. Искать не буду. Я буду болеть. Всю жизнь. (с)
Фрагменты лекции о месте сатиры в русской истории и литературе.
Харакири под духовые 5 МАРТА 2014, ВИКТОР ШЕНДЕРОВИЧ Путин, как трудный ребенок, делает гадость, чтобы на него обратили внимание. Ему, конечно, страшно в кайф, когда все эти обамы-меркели суетятся вокруг, нервничают, о чем-то просят… Удивительный, право, случай, когда судьбы двух стран зависят от одного диагноза. Небольшой саддамчик с ядерным оружием образовался — прелесть что такое! «Зачем Володька сбрил усы?» А впрочем, дурак-дурак, а мыла не ест; технологией владеет вполне. Наехал — напугал — поторговался — отъехал. Всегда есть о чем поговорить с мировым сообществом. Эдак можно полвека собирать отступное, как Северная Корея. Саддаму вышеупомянутому, правда, повезло меньше, но там нефть была хорошая, а ядерной бомбы, наоборот, не было… Не повезло чуваку. Нашему — повезло. Красота! Снаружи Realpolitik, внутри народная поддержка, произрастающая из стокгольмского синдрома пополам с общей туповатостью, которая была когда-то дефектом, а при Путине стала государственной политикой в отношении подведомственной популяции. Ну и вытесненные комплексы тут как тут, разумеется: коллективное в обнимку с бессознательным. «В прихожей куча на полу», и куча эта со времен написания того стишка выросла неимоверно. Убирать ее — занятие муторное, досадное, унизительное, наконец; куда приятнее нацепить георгиевскую ленточку, врубить, ни к селу ни к городу, «Священную войну» и пойти по улицам горланить про освобождение Крыма. Конечно, если этому энтузиасту-освободителю сообщить, что пока он горланил, рынок обвалился на 60 миллиардов баксов, и значит, лично у него вынули из кармана примерно пятнадцать тысяч рублей, и у жены из сумочки пятнадцать тысяч, и у ребенка… — причем это только первый взнос за новый праздник! — то он, может, и перестал бы на некоторое время ходить под оркестр. Тем более что у оркестранта, пока он дудел, тоже вынули из кармана те же пятнадцать тысяч и дыхание перехватило… Только кто ж им расскажет! Не для того закатывали под асфальт свободную прессу, чтобы мешать празднику патриотизма. «Как бы Ярославскую область включить в число земель, представляющих интерес для России?» — поинтересовался по случаю один беспокойный в интернете. И впрямь: как? У русских там большие проблемы. Они депрессивно живут и рано мрут... Каким бы способом нам их защитить, помимо ареста мэра-демократа? Что делать? — как спрашивал один из Саратова. Вариантов, по большому счету, два. Первый, как сказано выше, не короткий и досадный для самоощущения: принять холодный душ, прийти в сознание, понять, в какой жопе мы сидим и почему так давно в ней; поняв же это хорошенько, попробовать (не с первого раза, но все-таки) выучить демократическую таблицу умножения: завести для ежедневного пользования свободу слова, честные выборы, независимый суд… Не хотим? Уже не можем? Тогда, конечно, надо побыстрее да поглубже ввести войска на какую-нибудь чужую территорию — и по этому поводу дать ярославцам, да и саратовцам до кучи, походить под оркестр с триколорами и георгиевскими ленточками. Это их, конечно, сильно развлечет в период обвальной инфляции. Вопрос, надолго ли. Ну, да ничего, с повестками дня у нас все в порядке, одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса! Вон давеча Южную Осетию освобождали, тоже праздник был, — кто теперь вспомнит про нее, кто поинтересуется, как там живут люди, куда девались те миллиарды? Сойдет пеной Крым, надыбаем для трудящихся еще какой-нибудь праздник, с ленточками под оркестр. Так победим.
По любви? 18 ИЮНЯ 2014 г. ВИКТОР ШЕНДЕРОВИЧ Если попытаться одним словом определить то, что сделал с Россией Путин, это, наверное, будет слово «растление». Это ведь не было насилием, не правда ли? Он ведь только предложил ей, дурочке, а пошла она за ним, согласитесь, вполне добровольно. Он польстил ей, отметив ее красоту и величие, прельстил халявой, сыграл на чувстве ностальгии… Он хотел власти над ней, но ее готовность закрыть глаза, думаю, стала неожиданностью для него самого. Все получилось довольно легко. Эта легкость дала ему основания презирать ее, и не будем судить его за циничную усмешку, застывшую на лице, — это ведь так понятно! Он знает, что ей надо, а надо ей, дурочке, так немного… Когда-то, в демократической юности, у нее были какие-то смутные нравственные запросы, но теперь — теперь они уже слишком долго вместе на его условиях, чтобы менять правила. Она — его, пока у него есть силы (она любит силу) и деньги на водку и побрякушки. Водку она любила всегда, а на побрякушки он ее подсадил. Она уже не представляет, как можно жить иначе. «Если не он, то кто?» — спрашивает она себя между второй и третьей (инаугурацией) — и пьет до дна за то, чтобы не в последний… И идет к зеркалу любоваться на себя, потому что очень себе нравится! Это немного удивительно окружающим, которые видят, во что она превратилась за эти годы. Но она смотрит на себя влюбленными глазами, не отвлекаясь от этого занятия даже во время законодательных актов. Хотя, казалось бы, могла бы уже почувствовать. Ей хорошо, дурочке. И она готова и дальше отдавать ему себя и своих детей.
